Общественный консенсус и его доктрина. Стратегия для «страны-системы. Вашингтонский консенсус — что это

Специально для сайта «Перспективы»

Петр Яковлев

Яковлев Петр Павлович – доктор экономических наук, руководитель Центра иберийских исследований Института Латинской Америки (ИЛА) РАН.

В условиях глобального кризиса встречи в рамках «Большой двадцатки» стали приметой времени. Ведущие государства современного мира продемонстрировали готовность к сотрудничеству в целях преодоления трудностей в финансово-экономической сфере и формирования новой системы международного регулирования. Практика таких встреч показывает, что для предотвращения будущих потрясений требуются новые идеи и нетрадиционные подходы.

Мировой финансово-экономический кризис кардинально повысил значимость согласованных усилий на международной арене - как в рамках существующих глобальных институтов и организаций, так и в формате многосторонней дипломатии. Это относится и к дипломатии саммитов, получившей в последние годы широкое распространение. Ведущие державы, наряду с деятельностью в многочисленных региональных организациях (Евросоюз, АТЭС, МЕРКОСУР, НАФТА и др.), носившей приоритетный характер, приняли активное участие в антикризисной работе МВФ, Всемирного банка, ВТО и, главное, «Большой двадцатки». Несмотря на изначальную размытость полномочий, «Большая двадцатка» стала основной рамочной структурой для согласования механизмов преодоления рецессии и выработки принципов и инструментов мирового финансово-экономического регулирования.

Рождение и второе пришествие «Большой двадцатки»

Изначальная идея создания глобального форума для проведения неформальных встреч глав государств и правительств самых влиятельных стран мира восходит к 1970-м годам. Ключевой эпизод – встреча лидеров «шестерки» в Рамбуйе в июне 1975 г. Тогда коренные изменения в расстановке сил (вспомним, например, достижение Советским Союзом военно-стратегического баланса с США и «нефтяной кризис» 1973-1974 гг.) потребовали более тесной координации действий ведущих западных держав. Механизм регулярных саммитов «шестерки», а затем «семерки» обеспечивал взаимодействие знаковых мировых фигур, что нередко помогало снимать напряженность и предотвращать (или купировать) международные конфликты. По завершении холодной войны в заседаниях группы начала принимать участие Россия, что превратило «семерку» в «восьмерку». Но возвышение Китая, Индии, Бразилии и ряда других государств, а также развитие международной обстановки в целом потребовали расширения формата встреч на высшем уровне, что воплотилось в проведении саммитов так называемой «Большой двадцатки».

Напомню, что «Большая двадцатка» (или «Группа двадцати», «двадцатка», G-20) была сформирована в 1999 г. по инициативе Канады с целью преодоления последствий мировых финансовых потрясений конца 1990-х гг. и ведения диалога с развивающимися странами, динамично набиравшими экономический и политический вес. Почти десятилетие деятельность G-20 сводилась, главным образом, к регулярным встречам министров финансов и глав центральных банков. Не случайно с момента своего создания группа официально именовалась Group of Twenty Finance Ministers and Central Bank Governors . С началом глобального кризиса формат встреч изменился и расширился, что объяснялось необходимостью согласования антикризисных мер на самом высоком государственном уровне. Для решения этой задачи в ноябре 2008 г. в Вашингтоне и состоялся первый саммит «Большой двадцатки». Другими словами, состоялось второе пришествие G-20.

Именно на вашингтонском саммите был впервые выработан согласованный подход ведущих мировых держав к борьбе с кризисом, заключавшийся в реализации крупнейших стабилизационных программ и конкретных мер по стимулированию и поддержанию экономического роста. В частности, в ходе встречи были достигнуты договоренности о сотрудничестве в ключевых областях международных финансов. Речь шла прежде всего о смягчении последствий кризиса и определении базовых принципов реформирования глобальных институтов с целью предотвращения будущих катаклизмов. Наиболее существенными итогами встречи стали: 1) увеличение представительства развивающихся стран в управлении МВФ и Всемирным банком; 2) упрощение процедур оказания помощи странам, особенно пострадавшими от кризиса. Кроме того, участники саммита призвали все государства воздерживаться от протекционистских действий.

Однако, как показала практика мировой торговли, многие страны (в том числе члены G-20) предпочли не следовать этому призыву, и в большинстве случаев принятые национальные антикризисные программы содержали те или иные меры протекционистского характера. Это, разумеется, не способствовало расширению международных торговых обменов . Более того, по мнению ряда экспертов и политиков, возведение препон в торговле ставило под угрозу дальнейшее развитие процессов глобализации. Влиятельная испанская газета «El País» в этой связи опубликовала статью известного итальянского экономиста Лоретты Наполеони, в которой отмечалось: «Сейчас лозунгом западных лидеров стал призыв «Спасайся, кто может!». И далее: «Внезапно глобализация превратилась в своего рода «дикий Запад», на территории которого не действуют ни законы, ни правила» .

Дипломатические тайны мадридского двора

В ходе подготовки вашингтонского саммита выяснилось, что с момента образования G-20 в составе основных глобальных экономических игроков произошли определенные изменения. Появились новые лидеры, не входящие в число государств-членов «двадцатки». В частности, за ее рамками оставалась Испания, к 2008 г. занявшая место в первой десятке стран по размеру национального ВВП.

Формально Испания не входила в состав «Группы двадцати» на том основании, что ее интересы (как и интересы ряда других европейских государств) представляли делегаты Евросоюза. Но такое положение дел совершенно не устраивало испанский истеблишмент, который стремился говорить на встречах высшего международного уровня «своим голосом». В 2008 г. Мадрид предпринял энергичные дипломатические действия для изменения статус-кво и добился приглашения на саммит в Вашингтоне, а затем – и на другие встречи G-20. Тем самым Испания присоединилась к узкому кругу стран-членов ЕС (Великобритания, Германия, Италия, Франция), которые участвуют в работе «Большой двадцатки» в двойном качестве: как партнеры по Евросоюзу и как суверенные государства. Страна получила возможность на самом высоком уровне изложить свое видение причин и существа мирового кризиса. В частности, давая оценку сложившемуся положению, глава испанского правительства Хосе Луис Родригес Сапатеро заявил: «Ответственность за этот кризис лежит не на семьях трудящихся, не на пенсионерах, не на людях, зарабатывающих на жизнь своим трудом. Этот кризис вызван злоупотреблениями и алчностью финансовой системы. Поэтому ответом правительств должна стать забота о простых людях, о тех, кто нуждается» . Испанский лидер призвал к установлению нового международного порядка, подразумевающего прозрачность мировой финансовой системы, ликвидацию «налоговых оазисов» (разного рода офшорных зон), расширение кредитов развивающимся странам.

Участие Испании в процессе формирования новой системы глобального регулирования (прежде всего в рамках «Большой двадцатки») рассматривалось Мадридом в контексте укрепления международной значимости страны. Не случайно Х.Л. Родригес Сапатеро характеризовал G-20 как «модель глобального управления в XXI веке», подразумевая, что и Испания, по мере преодоления тяжелых последствий кризиса, станет активной составной частью этой парадигмы .

Безусловно, приглашение на встречи G-20 стало важным достижением испанской дипломатии. В то же время Мадрид внес существенный вклад в работу форумов, в формирование новой философии международного финансово-экономического сотрудничества. Этому способствовал ряд обстоятельств.

Во-первых, Испания играет активную роль в Евросоюзе. Так, в первой половине 2010 г. она председательствовала в ЕС. С подачи Мадрида Европейский совет одобрил Стратегию 2020 г., заменившую собой Лиссабонскую стратегию 1990 г. (многие положения которой, к слову сказать, не были выполнены). Новый документ имеет явную антикризисную направленность , поскольку ориентирует ЕС на решение таких вопросов, как обеспечение высокой занятости, поощрение инноваций (планируется совершить подлинный инновационный рывок, подняв расходы на НИР до 3% ВВП), снижение на 20% вредных выбросов в атмосферу, развитие альтернативных источников энергии и энергосберегающих технологий, повышение образовательного уровня населения и сокращение количества бедных на 20 млн человек. 22 июня в Мадриде было достигнуто соглашение о формировании дипломатического корпуса ЕС, который приступил к работе 1 декабря 2010 г. Все эти решения способствовали консолидации позиций стран-членов Евросоюза по целому ряду проблем глобального регулирования, что достаточно четко проявилось в работе «Большой двадцатки».

Во-вторых, в ходе саммитов G-20 Мадрид инициативно использовал свои особые отношения с латиноамериканскими государствами, входящими в «Большую двадцатку»: Аргентиной, Бразилией, Мексикой. Напомню, что Испания взаимодействует с латиноамериканскими странами не только на двустороннем уровне, но и в специфическом многостороннем формате – в рамках формирующегося Ибероамериканского сообщества наций (ИСН) . Саммиты ИСН в Португалии (2009 г.) и Аргентине (2010 г.) прошли в условиях мирового кризиса, который ощутимо (хотя и в различной степени) задел большинство ибероамериканских стран и поставил в повестку дня новые задачи, связанные с принятием антикризисных мер и перестройкой существующей системы мировых финансово-экономических отношений. В последнее десятилетие в Латинской Америке происходили изменения, которые в период кризиса достигли критической массы и начали определять геоэкономическую и геополитическую обстановку в регионе. Возросший экономический потенциал, модернизация хозяйственных структур, положительные социальные и политические сдвиги обеспечили укрепление международной субъектности ведущих государств латиноамериканского региона. Повысился их удельный вес на мировой арене, усилились переговорные позиции на международных форумах, включая и саммиты «Большой двадцатки». В этом плане испанская дипломатия сыграла заметную роль в деле налаживания контактов и установления взаимопонимания между европейскими и латиноамериканскими странами-членами G-20.

Дипломатия саммитов против глобального кризиса

Дискуссии, начатые в Вашингтоне, были продолжены в Лондоне 1 апреля 2009 г., когда финансово-экономический кризис уже приобрел поистине глобальный характер, что потребовало более эффективной координации международных антикризисных усилий. К этому моменту Испания, сама попавшая в жернова глубокого структурного кризиса, ясно продемонстрировала свою заинтересованность в том, чтобы «Большая двадцатка» стала реально действующим механизмом международного финансово-экономического регулирования, инструментом формирования будущей мировой архитектуры.

В ходе подготовки лондонской встречи в формате «Большой двадцатки» испанские представители выступили с рядом предложений, главные из которых можно свести к следующим пунктам :

§ Официальные власти должны обладать необходимой информацией обо всех значимых участниках финансовых рынков.

§ С целью амортизации цикличных перепадов финансовых рынков необходимо создать резервные фонды, которые станут инструментом региональных и глобальных институтов.

§ Лидеры стран «Большой двадцатки» должны содействовать усовершенствованию методов определения финансовых рисков.

§ Следует поощрять и стимулировать финансовое обучение розничных клиентов банковских услуг, обеспечивать получение ими правдивой и точной предпродажной информации.

§ Необходимо добиться транспарентности компенсационных схем для руководителей высшего уровня и высокооплачиваемого персонала финансовых компаний. Компенсационная политика должна утверждаться акционерами.

§ В будущем, с целью уменьшения морального вреда и восстановления эффективной рыночной дисциплины, финансовые компании должны оценивать потенциальные социальные издержки банкротств, а власти – тщательно изучать имеющиеся механизмы, чтобы научиться снижать негативные последствия провалов финансовых институтов.

§ Собственные ресурсы МВФ (то есть квоты государств-членов) следует увеличить, с тем чтобы укрепить его роль как кредитора последней инстанции. МВФ также должен усовершенствовать совокупность своих долговых инструментов, особенно – укрепив их сопротивляемость кризису.

§ МВФ должен быть уполномочен играть эффективную роль в международном финансовом надзоре, чтобы он мог сфокусироваться на предотвращении кризисов и их скорейшем выявлении. Структуру управления МВФ нужно усилить с целью содействия международному взаимопониманию и обмену информацией.

§ Международные банки развития должны действовать противоциклично, увеличивая чистые финансовые потоки в адрес стран, в периоды снижения экономического роста.

§ В среднесрочной перспективе международным банкам развития целесообразно пересмотреть систему управления и распределения голосов между странами-членами, чтобы быть готовым к новым вызовам. Им следует улучшить взаимодействие друг с другом и с МВФ, особенно в сфере краткосрочного финансирования.

Встреча в Лондоне завершилась принятием нескольких согласованных документов и ряда практических решений. В частности, было решено значительно увеличить ресурсы МВФ (до 750 млрд долл.) и расширить финансирование беднейших стран на льготных условиях. Форум финансовой стабильности, полностью контролировавшийся ведущими западными державами, был преобразован в Совет финансовой стабильности, с включением в него развивающихся стран-членов «Большой двадцатки» . Как отмечалось в специальном коммюнике, Совет призван содействовать стабилизации глобальной финансовой системы и заниматься разработкой правил наднационального финансового регулирования и надзора . Кроме того, было принято принципиальное решение о перераспределении квот в МВФ и Всемирном банке в пользу развивающихся государств и стран с формирующимися рынками (по терминологии МВФ). Это стало серьезным сдвигом в направлении повышения их роли и влияния в мировой экономике.

«Сеульский консенсус» против «Вашингтонского консенсуса»

По мере развития кризиса возникла потребность в оценке эффективности принимаемых антикризисных мер и углублении международного сотрудничества, благодаря чему саммиты G-20 приобрели регулярный характер. В сентябре 2009 г. встреча «Большой двадцатки» прошла в американском Питтсбурге, в июне 2010 г. – в канадском Торонто, в ноябре 2010 г. – в столице Республики Корея Сеуле. На этих совещаниях обсуждались практически все наиболее значимые вопросы реформирования глобальных институтов (в первую очередь МВФ) и формирования механизмов противодействия международным финансовым потрясениям.

Наиболее проблемным был, пожалуй, саммит в Сеуле – пятая встреча глав государств и правительств G-20. К моменту его созыва ряд вопросов международных финансово-экономических отношений достиг большой остроты. В их числе: так называемая «валютная война» (когда отдельные страны осуществляют девальвацию собственных валют с целью повышения конкурентоспособности своих товаров); критика Германией некоторых стимулирующих мер, принятых правительством Б. Обамы; высокие уровни национальных бюджетных дефицитов. Помимо этого, на утверждение саммита была вынесена новая концепция роста мировой экономики и социального прогресса, получившая название «Сеульский консенсус » . Она была призвана сменить предыдущий эталон развития, который был основан на неолиберальных идеях и получил известность как «Вашингтонский консенсус».

Серьезным глобальным вызовом оставался сильный дисбаланс мировой торговли. Ряд стран во главе с Китаем, используя разнообразные конкурентные преимущества, в том числе заниженный курс национальной валюты, добились высокого внешнеторгового профицита, тогда как другие государства (например, США, Испания и еще целый ряд стран-членов ЕС) постоянно имели отрицательное сальдо во внешней торговле. Такое положение, являясь сравнительно терпимым в период экономического роста и финансового благополучия, в условиях кризиса усугубило имевшиеся бюджетные трудности. В результате государства с внешнеторговым дефицитом стали изыскивать дополнительные возможности его снижения. Одним из методов и явилась девальвация национальных денежных единиц, получившая значительное распространение и породившая «валютную войну».

В 2009-2010 гг. «валютная война» дала о себе знать на всех первостепенных полях мировой конкуренции и всерьез обеспокоила международное сообщество, поскольку создала угрозу цепной реакции манипулирований курсами национальных валют и подрыва и без того весьма хрупкого глобального финансового равновесия. Поэтому участники «Большой двадцатки» поставили целью положить предел этой контрпродуктивной практике .

Стремясь найти способ уравновесить международную торговлю, США накануне саммита в Сеуле предложили ограничить профицит и дефицит внешней торговли 4% национальных ВВП. Но эта инициатива (в силу ее полной нереалистичности и сопротивления со стороны Китая, Японии и Германии – основных мировых экспортеров) не получила необходимой поддержки. В итоге один из ключевых вопросов регулирования глобальных экономических связей не нашел радикального и всеобъемлющего решения и остался заложником усилий отдельных государств.

Более существенные позитивные результаты были достигнуты на других направлениях перестройки системы глобального регулирования. Так, по итогам сеульского саммита G-20 Совет управляющих МВФ утвердил ощутимое перераспределение квот в пользу стран с формирующимися рынками и развивающихся государств. Речь шла о получении ими более чем 6% дополнительных квот. Самое большое увеличение коснулось стран-членов БРИК: их суммарный вес в капитале МВФ вырос с 9,13 до 14,17%. В том числе квота Китая выросла с 2,98 до 6,39%, Индии – с 1,95 до 2,75%, России – с 2,49 до 2,71% и Бразилии – с 1,78 до 2,32%. В выигрыше оказалась и Испания, чей экономический рывок в предкризисный период позволил увеличить страновую квоту с 1,43 до 2% . В то же время Европа в целом утратила часть своего влияния, поскольку число ее представителей в Исполнительном совете МВФ (всего их 24, не считая директора-распредителя) было сокращено с 8 до 6.

Положительное значение имело и принятие «Сеульского консенсуса», ставшего элементом международного стратегического планирования и примером системного видения современных глобальных проблем. Одобрив концепцию консенсуса, участники «Большой двадцатки» подтвердили свое намерение разработать многолетний план действий по купированию возникающих кризисных и форс-мажорных ситуаций и достижению стратегических целей многостороннего сотрудничества. Причем указанный план должен опираться на базовые принципы, закрепляющие основные элементы формирующегося экономического и финансового миропорядка.

Основные принципы «Сеульского консенсуса»

§ Акцент на экономическом росте. Международные усилия должны быть ориентированы на обеспечение уверенного, устойчивого и сбалансированного экономического роста, который предполагает сокращение разрыва в уровнях развития между различными странами. Осуществляемая деятельность и проводимая политика должны привести к значительному улучшению перспектив для всеохватывающего роста, выходящего за рамки обычной деловой активности.

§ Глобальное партнерство в целях развития. Привлечение развивающихся государств, в особенности стран с низким уровнем дохода, в качестве равноправных партнеров при уважении их национальных интересов и признании того, что главным фактором, определяющим успех в социально-экономическом развитии, является собственная национальная стратегия роста.

§ Глобальные и региональные проблемы системного характера. Приоритизация действий по решению ключевых глобальных и региональных проблем, таких как региональная интеграция. «Группе двадцати» следует уделить особое внимание системным вопросам, когда возникает необходимость в коллективных и согласованных действиях, в том числе по линии сотрудничества Юг – Юг и многостороннего взаимодействия, в частности, для привлечения ресурсов международных банков развития.

§ Участие частного сектора. Поощрение инвестиционной и инновационной деятельности частных предприятий, признание их уникальной роли в качестве источника знаний, технологий и рабочих мест. Более широкое использование частного капитала в целях развития путем увеличения его потоков, в том числе за счет снижения рисков, улучшения инвестиционного климата и увеличения емкости рынков.

§ Взаимодополняемость. Разграничение, но при этом и дополнение существующих усилий в области развития, недопущение дублирования усилий и концентрация стратегического внимания на тех областях, где у «Группы двадцати» имеются сравнительные преимущества и где она может сыграть важную роль, выполняя свой основной мандат как ведущий форум для международного экономического сотрудничества.

§ Упор на конкретный результат. Сосредоточение внимания на реально осуществимых, практичных и поддающихся оценке мерах по решению четко обозначенных проблем, которые создают серьезные помехи перспективам роста развивающихся стран. Такие меры должны приносить ощутимые результаты и давать значительный эффект.

Многие из развивающихся стран (речь не идет о группе лидеров с формирующимися рынками) оказались в условиях кризиса особенно уязвимыми и стали еще беднее. Поэтому, одновременно с принятием «Сеульского консенсуса», были определены приоритетные области, которые, по мнению членов G-20, требовали вмешательства и реформирования с целью обеспечения устойчивого всестороннего экономического роста и стабильности в этих странах. В число приоритетов вошли строительство объектов инфраструктуры, частные инвестиции и создание рабочих мест, развитие человеческих ресурсов, расширение торговли, облегчение доступа к финансовым услугам, поддержание экономического роста, обеспечение стабильности и продовольственной безопасности, мобилизация внутренних ресурсов и обмен знаниями. При этом подчеркивалось, что создание оптимальных условий для устойчивого экономического роста потребует проведения реформ и преобразований в каждой из указанных областей.

Принимая во внимание выдвинутые в «Сеульском консенсусе» принципы развития и ориентируясь на приведенные выше ключевые области, можно сформулировать главные идеи обновленной стратегии международного развития , которые позволяют говорить о ее принципиальной новизне.

Во-первых, утвердилось мнение, что процветание в современном мире может быть устойчивым только в том случае, если оно будет всеобщим , то есть распространится на максимально возможное количество стран.

Во-вторых, мировой кризис выявил глобальную взаимозависимость , оказав непропорциональное негативное воздействие на наиболее уязвимые государства из числа беднейших стран. (Было подсчитано, что из-за кризиса к концу 2010 г. еще 64 млн человек оказались в условиях крайней нищеты.)

В-третьих, «Группа двадцати» стала (и, вероятно, останется) ведущей площадкой международного финансово-экономического сотрудничества. В этой роли она должна дополнять усилия институтов-доноров: организаций системы ООН, многосторонних банков развития и других учреждений, оказывающих содействие развивающимся странам.

В-четвертых, стратегической целью является формирование новых полюсов глобального роста , в первую очередь за счет развивающихся стран, способных обеспечить диверсификацию источников спроса и предложения и объектов приложения излишков капитала.

В-пятых, опыт последних десятилетий показал, что в современном мире не существует единой универсальной формулы обеспечения успеха в социально-экономическом развитии. Каждая страна должна взять на себя инициативу в деле разработки и осуществления стратегий развития, которые учитывали бы ее индивидуальные нужды и обстоятельства.

Подчеркну, что выстраивание новых контуров мирового порядка на основе принципов «Сеульского консенсуса», сам политический пафос этого документа вполне созвучны воззрениям и подходам руководства Евросоюза, высшие представители которого неоднократно отмечали необходимость коллективных и согласованных усилий в деле преодоления последствий глобального кризиса и выхода на траекторию устойчивого и всестороннего развития. Как заявлял, например, Х.Л. Родригес Сапатеро, финансово-экономические потрясения последних лет преподали миру два главных урока: 1) невозможно преодолеть последствия рецессии в одиночку – необходимы совместные действия; 2) сохранение вопиющего неравенства уровней развития различных государств неизбежно породит новые проблемы и международные кризисы .

В силу такого совпадения взглядов дипломатия саммитов «Большой двадцатки» в политических кругах Европы в основном была оценена положительно. «Решение использовать G-20 в качестве инструмента борьбы с финансово-экономическим кризисом имело фундаментальное значение. G-20 сыграла роль «спасателя» системы, которая протекла со всех сторон», – отмечали в совместной статье бывший министр экономики Испании Педро Солбес и бывший посол этой страны в США Карлос Вестендорп. И далее: «Экономический кризис ясно продемонстрировал неспособность современной модели глобального управления ответить на вызовы XXI века. Создание новой системы управления является одним из приоритетов международной повестки дня. Конечно, G-20 – это не ООН, но «двадцатка» вполне может придать импульс переговорам и стать связующим звеном между институтами, которые должны заняться реформированием миропорядка» .

Выход из кризиса: точки совпадения и разделительные линии

На саммитах «Большой двадцатки» и на других переговорных площадках с помощью методов многосторонней дипломатии не только происходила координация международных усилий по освобождению мировой экономики из тисков кризиса. Там, по существу, формировался становой хребет будущей мирохозяйственной системы, закладывались предпосылки очередного социально-экономического рывка. Главную роль в нем призваны сыграть страны БРИК и другие развивающиеся государства, обладающие значительным потенциалом роста. Как подчеркивалось в документах МИД Российской Федерации, «Группа двадцати» стала уникальным многосторонним механизмом, по сути, антикризисным центром глобального масштаба, способным сближать подходы стран с различными экономическими моделями к решению ключевых мировых проблем» .

Современный период развития международных отношений характеризуется очевидным усложнением мировой политики, перегруппировкой финансово-экономических и политических сил и повышением влияния разнообразных нетрадиционных игроков. Не последнюю роль играет и то обстоятельство, что глобальный кризис, несмотря на все усилия, еще до конца не преодолен. В частности, странам Запада не удалось вполне стабилизировать свою банковскую систему. Острейшей проблемой стал дефицит государственных бюджетов, что поставило на грань банкротства целые государства, в том числе в зоне евро.

Внутри «Большой двадцатки» сложилась сложная конфигурация интересов и противоречий. Многие из этих противоречий не поддаются простому разрешению. Например, «валютная война» может принять латентный характер, но вряд ли будут полностью исключены ее периодические всплески. Существует и ряд других вопросов международного значения, остающихся за рамками достигнутых договоренностей.

Таким образом, саммиты «двадцатки», наряду с имеющимися совпадениями интересов стран-участниц, обнажили и существенные разногласия. Кроме того, встречи мировых лидеров зафиксировали и сделали очевидным геополитическое ослабление позиций США, которые в предыдущие десятилетия практически безраздельно господствовали в международных финансово-экономических институтах.

Каковы перспективы «Большой двадцатки»? Следующий саммит пройдет в 2011 г. во Франции, а в 2012 г. лидеры G-20 соберутся в Мексике. Тем самым «двадцатка» переходит на более спокойный (раз в год) режим встреч на высшем уровне. Это свидетельствует о том, что кризисные проблемы для многих стран стали терять остроту, а ведущим державам мира удалось запустить механизм консультаций и переговоров, который подтвердил свою эффективность и проложил путь к формированию нового типа глобального регулирования. Но человечество находится только в самом начале этого пути.

Примечания:

Первоначально в группу вошли: Австралия, Аргентина, Бразилия, Великобритания, Германия, Евросоюз, Индия, Индонезия, Италия, Канада, Китай, Мексика, Россия, Саудовская Аравия, США, Турция, Франция, ЮАР, Республика Корея, Япония.

По данным МВФ, в 2009 г. в денежном выражении объем мировой торговли товарами и услугами сократился на 11%. – Perspectivas de la economía mundial. Recuperación, riesgo y reequilibrio. Fondo Monetario Internacional, Washington, Octubre de 2010, p. 2.

El País, 27.06.2010.

Declaración del Presidente del Gobierno ante la Cumbre del G-20. Página web G-20, martes, 31 de marzo de 2009. – http://www. La-moncloa.es/recursoslamoncloa/paginaImprimir.html

El presidente del Gobierno considera al G-20 el modelo global de gobernanza para el siglo XXI. – http://www.la-moncloa.es/

Подробнее см.: Петр Яковлев. Ибероамериканское сообщество наций: итоги двадцатилетия. – http://www.perspectivy.info/oykumena/amerika/iberoamerikanskoje_soobshhestvo_nacij_itogi_dvadcatiletija_2010-12-23.htm

Финансовая архитектура посткризисного мира: эффективность решений. Международное исследование. Апрель – май 2009. – www.postcrisisworld.org

Каждому государству-члену МВФ (на начало 2011 г. их насчитывалось 187) назначается квота, которая в целом отражает его удельный вес в мировой экономике. Взносы по квоте являются основными источниками ресурсов фонда. Квота государства-члена определяет число его голосов в управляющих структурах и максимальное финансовое обязательство перед МВФ, а также влияет на размеры финансирования со стороны МВФ.

Первым этот термин ввел в политический оборот министр финансов Бразилии Гидо Мантега.

«Сеульский консенсус в области развития для обеспечения всеобщего роста» был принят 12 ноября 2010 г. в виде Приложения I к Декларации саммита «Большой двадцатки» в южнокорейской столице.

El G20 promete poner fin a la Guerra de divisas. – http://www.bbc.co.uk/mundo/noticias/2010/11

Quota Shares of 20 Largest Members. – http://www.imf.org/

Приложение I к Декларации саммита «Группы двадцати». – http://news.kremlin.ru/ref_notes/769/print

El presidente del Gobierno afirma que combatir las desigualdades de riqueza ayudará a evitar futuras crisis económicas. – http://www.la-moncloa.es/

Эти рекомендации были разработаны в 1990 году, сразу после падения Берлинской стены, и их появление связывают с американским экономистом Джоном Уильямсоном. Заповеди консенсуса требуют среди прочего либерализации торговли, потоков прямых иностранных инвестиций, дерегуляции и приватизации. Каждый новый пункт приветствовался как окончательное решение проблемы экономической отсталости отдельных стран. Однако этого не произошло. В чем же причины?

Однажды, перед лекцией в городе Аруше в Танзании, ко мне подошел танзанийский генерал, член парламента. «Я прочел ваш доклад, и у меня только один вопрос, - сказал он серьезно. - Они нарочно не дают нам развиваться?» Я как раз собирался рассказать о своем видении глобализации и свободной торговли членам парламента Восточной Африки (объединенный парламент Кении, Уганды и Танзании), представлявшим страны, где глобализация привела скорее к примитивизации, чем к модернизации. Крепкий веселый генерал завоевал мое уважение еще на утренней сессии. Собрание происходило в большой палатке на бывшей кофейной плантации, которая из-за падения цен на кофе стала неконкурентоспособной даже при тех крошечных деньгах, которые платили ее работникам. Большая часть немногих предприятий, которые развились в регионе после получения независимости, погибли под воздействием перестройки Всемирного банка и МВФ. Нас окружали безработица и бедность.

Набором рекомендаций, приведших к результатам, о которых говорил танзанийский генерал, был так называемый Вашингтонский консенсус . Эти рекомендации были разработаны в 1990 году, сразу после падения Берлинской стены, и их появление связывают с американским экономистом Джоном Уильямсоном. Заповеди консенсуса требуют среди прочего либерализации торговли, потоков прямых иностранных инвестиций, дерегуляции и приватизации. Реформы Вашингтонского консенсуса на практике стали синонимичны неолиберализму и рыночному фундаментализму.

Вашингтонский консенсус развивался по следующему пути, причем каждое новое открытие приветствовалось как окончательное решение проблемы экономической отсталости отдельных стран:

«Приведите в порядок цены».

«Приведите в порядок право собственности».

«Приведите в порядок институты».

«Приведите в порядок управление».

«Приведите в порядок конкурентоспособность».

«Приведите в порядок инновации».

«Приведите в порядок предпринимательство».

«Приведите в порядок образование».

«Приведите в порядок климат».

«Приведите в порядок болезни».

1. «Приведите в порядок цены»

Первый пункт Вашингтонского консенсуса, утвержденного в 1990 году, можно сформулировать как «Приведите в порядок цены». В мае того же года Сантьяго Рока стал главным советником по экономическим вопросам Альберто Фуджимори, кандидата в президенты Перу. Фуджимори гораздо больше, чем его оппонент Марио Варгас Льоса подчеркивал необходимость защитить бедных от бушующей инфляции.

В июле 1990 года, незадолго до инаугурации, кандидат в президенты Перу Альберто Фуджимори отправился в Вашингтон. Обратно он вернулся другим человеком: общественные проблемы его не волновали. Мы в шутку спрашивали друг друга, каким пыткам американцы подвергли Фуджимори. Было вот что: Фуджимори пообещали, что если он откажется от государственного вмешательства в экономику, сократит государственный сектор и приведет в порядок цены, то обо всем остальном позаботится рынок. Однако в случае Перу на пути рынка было два серьезных препятствия: инфляция и партизаны (герильяс). Фуджимори приказал избавиться от обоих препятствий. В итоге инфляция упала с уровня 7469% в 1990-м до 6,5% в 1997 году, а партизан в стране почти не стало. Победа Фуджимори обошлась ему дорого, но зато теперь к обедневшему народу Перу должно было прийти богатство, которое вознаградило бы его за все лишения.

Однако этого не произошло. Исчезновение промышленности свело реальную зарплату к минимуму, как когда-то предсказывал Давид Рикардо. Бедные крестьяне не стали получать больше денег за свои продукты. В сущности, важной политической задачей стало удержание зарплат и цен на низком уровне - так удавалось контролировать инфляцию. Затем последовал небольшой рост ВВП, который не привел к увеличению реальной зарплаты: деньги пошли на прибыль и на финансовый сектор. Экономическая ортодоксия началась в Перу в 1970-е годы и стоила стране очень дорого: доход среднестатистического перуанца сократился вдвое. Привести в порядок цены оказалось недостаточно; исправленные цены только вывели страну на еще худший уровень бедности.

2. «Приведите в порядок право собственности»

При капитализме необходимы надежные права собственности. Поскольку в бедных странах институт собственности заметно менее развит, главной причиной неразвитости была назначена нехватка имущественных прав. Иными словами, не капитализм был причиной бедности периферийных стран; просто бедные страны не были достаточно капиталистическими.

Попытка изолировать отдельные черты рыночной экономики, вместо того чтобы взглянуть на картину в целом, т. е. упражнение в решении проблем по одной, сбивает нас с толку, не проливая свет на проблему бедности. В Венецианской республике право собственности существовало еще 1000 лет назад. Первый кадастровый реестр появился в Венеции в период 1148-1156 годов. Производство венецианцев, в отличие от производства охотников и собирателей, принесло с собой необходимость урегулировать права собственности. Эти права собственности не создавали капитализм или экономическое развитие; это был институт, созданный определенной системой производства для удобства функционирования.

Эрнандо де Сото, перуанский экономист прославился, призывая государство формально защищать право собственности. Однако, как показали исследования, если дать бедным латиноамериканцам право собственности на их дома, многие из них эти дома продадут, чтобы купить на вырученные деньги продукты или лекарства. В этой новой ситуации они часто становятся жертвами мошенников. Право собственности при отсутствии экономического развития может сделать ситуацию хуже, чем она была до капитализма, когда благодаря отсутствию права собственности любой может построить себе дом на общей земле. Право собственности, необходимое в развитой экономике, в бедной стране может привести к появлению бездомных. Кроме того, оно создает больше препятствий для того, чтобы бедняки завели свой дом, чем докапиталистическое общество, к которому принадлежат городские мигранты.

3. «Приведите в порядок институты»

После того как было выделено особое значение права собственности, второй пункт Вашингтонского консенсуса был расширен: были включены другие институты. Институциональная экономическая теория, определявшая развитие экономической науки в Америке с конца XVIII века до окончания Второй мировой войны, представляла оппозицию английской неоклассической традиции.

Термин « институты » крайне широкий: он включает человеческие соглашения - от нравственных норм и традиции праздновать Рождество или Рамадан до создания парламентов или конституций. Ха-Джун Чан и Питер Эванс дали такое определение: «Институты - это систематические паттерны общепринятых ожиданий, само собой разумеющихся предпосылок, принятых норм и привычек взаимодействия, которые оказывают заметное влияние на формирование мотивации и поведения групп взаимосвязанных общественных акторов. В современных обществах они, как правило, воплощаются в форме управляемых организаций, у которых есть формальные правила и право применять принудительные санкции (например, правительство или фирмы)». Как и право собственности, институты сами по себе не могут считаться источниками экономического развития.

Благодаря торговле с дальними странами, куда надо было отправлять караваны верблюдов или торговые суда, появился институт страхования . Племена охотников и собирателей вряд ли использовали бы страхование. Чтобы понять развитие, необходимо по заслугам оценить рост знаний и производительности, который создают новые технологии и новые способы производства. Институциональные изменения, к которым приводят смены форм производства, важны, но вторичны. Институты, как и капитал, сами по себе не имеют ценности. Как и капитал, институты - это строительные леса, которые поддерживают производственную структуру страны в период роста.

Институты и способ производства общества рождаются одновременно. Институты невозможно изучать отдельно от технологической системы, которая создала в них потребность и породила их. Сегодня значимость одной стороны уравнения - институтов, взятых в изоляции в качестве инструментов создания развития, переоценивается, искажая наше понимание экономического и институционального развития.

4. «Приведите в порядок управление»

Во время триумфального начала 1990-х годов снижение роли государства было неотъемлемым условием Вашингтонского консенсуса. Слова государство и правительство стали почти ругательными. Однако чем больше проходило времени, тем больше государство и правительство возвращались в свою прежнюю роль. Всемирный банк определяет управление как применение политической власти и использование институциональных ресурсов для решения проблем и задач общества. Примерно этим же раньше занимались государство и правительство.

На мировом уровне управление часто приводит страны к банкротству. Дляпредрасположенных к банкротству стран характерны среди прочих следующие черты:

малое количество отраслей с возрастающей отдачей или их полное отсутствие;

недостаточное разделение труда;

отсутствие среднего класса горожан, а с ним и политической стабильности;

отсутствие экономически независимого класса ремесленников;

экспорт сырьевых товаров;

сравнительное преимущество в поставке на мировой рынок дешевой рабочей силы;

малый спрос на квалифицированный труд в сочетании с низким уровнем образования;

утечка мозгов.

В таких странах часто возникает особый вид регионализма, который в Латинской Америке называется словом caudillismo . Экономические структуры, которые объединяют успешное национальное государство, в таких странах слабо развиты или отсутствуют.

В ранних демократических государствах классы ремесленников и промышленников получили большую политическую власть, чем знатные землевладельцы. Особенно интересен случай Флоренции, где был традиционно силен класс богатых землевладельцев. Во Флоренции corporazioni (гильдии) и горожане боролись за власть между собой, однако вместе они очень рано (в XII-XIII веках) вытеснили из политики семьи богатых землевладельцев, которые потом веками беспокоили Флоренцию, образуя союзы с другими городами.

Сегодня мощная связь между продвинутой индустриализацией и демократией признается по-прежнему. Однако никто сегодня не признает, что, во-первых, от экономического строя (городских ремесел и промышленных отраслей) зависит политический строй, а не наоборот; во-вторых, что промышленность ни в одной стране не появилась без того, чтобы ее осознанно строили, охраняли и стремились к ней. Создание и защита промышленной деятельности есть создание и защита демократии.

5. «Приведите в порядок конкурентоспособность»

Термин « конкурентоспособность » вошел в моду в начале 1990-х годов, но вначале считался крайне сомнительным. «Понятие конкурентоспособности страны, - писал Роберт Райх в 1990 году, - это один их редких терминов общественного дискурса, которые из туманных становятся сразу бессмысленными, без какого-либо промежуточного периода».

На уровне фирмы термин «конкурентоспособность» довольно прямолинеен. Это способность фирмы расти, соревноваться и быть прибыльной на рынке.

Брюс Скотт, профессор Гарвардской школы бизнеса, сформулировал такое определение: «Конкурентоспособность страны можно определить как степень, до которой в условиях открытого рынка страна способна производить продукты и услуги, которые могли бы конкурировать с зарубежными, и при этом сохранять и увеличивать свой внутренний реальный доход».

Таким образом, конкурентоспособность обозначает процесс, который способствует обогащению людей и стран путем увеличения их реальных зарплат и доходов. Однако, например, в Уганде этот термин использовался для защиты противоположной стратегии - снижения зарплат. Текстильные заводы, привлеченные в Уганду «Актом об экономическом росте и торговых возможностях в странах Африки» (договоренностью между США и Африкой о размещении в Африке заводов по сборке готовых деталей), стали неконкурентными на международном уровне. Тогда президент Мусевени сократил зарплаты рабочим, чтобы Уганда стала конкурентоспособной.

6. «Приведите в порядок инновации»

Выступая с речами в 2000-2001 годах, Алан Гринспен включил Йозефа Шумпетера в основную экономическую науку: только теориями Шумпетера можно было объяснить сочетание быстрого экономического роста и низкой инфляции, которое тогда переживали Соединенные Штаты. Понятие созидательного разрушения, которое ассоциировалось с именем Шумпетера, оказалось весьма подходящим для описания процесса, в ходе которого информационные и коммуникационные технологии уничтожали прежние технологические решения и разрушали старые компании, чтобы освободить место для новых.

Эти события подсказали экономистам еще одну возможную причину бедности стран третьего мира: в них не происходило таких же инновационных процессов, как в Силиконовой долине. Как в лучших традициях стандартной экономической науки, экономисты упустили из виду важные аспекты происходящего. В периоды стремительного технологического прогресса несколько механизмов работают одновременно , приводя к увеличению, а не к уменьшению экономического разрыва.

Ученик Шумпетера Ханс Зингер внес значительный вклад в экономику развития, продемонстрировав, что инновации, появляющиеся в секторе сырьевых товаров стран третьего мира, имеют тенденцию распространяться в странах «первого» мира в виде пониженных цен, в то время как инновации (в основном инновационные продукты), появляющиеся в странах «первого» мира, распространяются в виде более высоких зарплат, получаемых гражданами стран также «первого» мира. Даже когда бедные страны вводят инновации, они не могут пожинать их плоды.

7. «Приведите в порядок предпринимательство»

Предпринимательская деятельность и человеческая инициатива вообще существуют в качестве экономического фактора только за пределами традиционной экономической науки. Однако недавно пассивность стали называть одной из причин бедности. Это объяснение кажется нам несостоятельным. В то время как население богатых стран ежедневно ходит на работу, жители бедных стран вынуждены заниматься предпринимательской деятельностью, чтобы выжить. Разница в том, что для успешного предпринимательства бедные и богатые страны имеют разные возможности. Отсутствие спроса, предложения и капитала, а также тип конкуренции, типичный для сырьевых рынков, - все это приводит к тому, что в бедных странах трудно добиться успеха в предпринимательстве. Вполне логично, что все возрастающая толпа бедняков гонит инициативных предпринимателей из собственной страны в богатые страны, где исторически развились возрастающая отдача, синергия и несовершенная конкуренция.

8. «Приведите в порядок образование»

Основные движущие силы капитализма - это человеческие ум и воля, т.е. новые знания и предпринимательство. Поэтому бедные страны нуждаются прежде всего в улучшении системы образования. Это, конечно, так, но примеры успешного экономического развития показывают, что необходимо обеспечивать одновременно поток образованных людей и достаточное количество рабочих мест , на которых они могли бы применить свои знания. Такое двойное усилие по удовлетворению одновременно спроса и предложения на образованных людей всегда было отличительным признаком успешного развития, будь то политика США в XIX веке, Кореи после Второй мировой войны или Ирландии в 1980-е годы. Для приведения в жизнь такой стратегии необходимо отступить от правил laissez-faire .

Страны, которые занимаются только одной стороной проблемы - предложением, дают образование будущим эмигрантам. Поток образованных людей из бедных стран в богатые сравним с потоком капитала в том же направлении и является эффектом обратной волны в мировой экономике.

9. «Приведите в порядок климат»

В ответ на полный провал своей политики в бедных странах экономическая наука решила вернуться к прежним идеям экономического развития, давно и заслуженно отправленным на периферию науки. «Климат», «географическое положение» и «здоровье» вновь стали центральными понятиями экономики развития. Эти факторы действительно важны, однако их основной смысл в том, как они влияют на человеческие поселения и на интересы местных жителей. Главная переменная развития - это экономический строй страны , а он сильно зависит от интересов правителей страны.

Климат воздействует на экономическое развитие не столько напрямую, сколько обходным путем - определяя способ производства, схему устройства поселений, а также интересы поселенцев, Сингапур - одна из богатейших стран мира - расположен чуть выше экватора. Богатство Сингапура определяет не место его расположения в некоем аномальном «кармане» умеренного климата на экваторе. Оно является скорее следствием того, что в Сингапур было завезено много людей (азиатов и белых) для того, чтобы создать промышленность и следовать просвещенной промышленной политике. Тропическая Малайзия своим успехом обязана успешной политике Сингапура, который откололся от Малайзии в 1965 году.

Еще с 1500-х годов экономистам было известно, что географические и климатические особенности страны влияют на расположение промышленных предприятий. Одновременно признавалось, что негативные особенности нужно компенсировать экономической политикой, которая поддерживала бы промышленный сектор. Чем серьезнее географические и климатические недостатки, тем сильнее промышленность нуждалась в защитных барьерах. Удаленность от других стран и дороговизна транспортных перевозок служили промышленности естественной защитой. Настоящая проблема возникла с началом глобализации, которая преждевременно отменила протекцию в странах, где промышленность еще не достигла уровня конкурентности на мировом рынке. Теперь же климат и географическое положение вернули себе основное значение в экономике развития благодаря попыткам экономистов найти оправдание несчастьям, которые навлек на бедные страны преждевременный отказ от инструментов промышленной политики.

10. «Приведите в порядок болезни»

Страшными тропическими болезнями сегодня объясняют неудачи, которые потерпели бедные страны при попытке развития экономики. В частности, корнем зла объявлена малярия. Однако и в этом случае стандартная экономическая наука сражается со следствием бедности, а не с ее причиной.

Эпидемия малярии длилась в Европе веками, борьба с этой болезнью упоминается еще в документах времен Римской империи. Вспышки малярии случались в таких областях, которые сегодня никто и не думает ассоциировать с этим заболеванием. Долины Швейцарских Альп, расположенные на высоте 1 400 м над уровнем моря, в Средние века были поражены малярией, а на севере она дошла до Заполярья, района Кольского полуострова в России. Европа избавилась от малярии при помощи индустриализации. Более продвинутое и интенсивное сельское хозяйство привело к осушению болот, в то время как ирригационные каналы осушили неглубокие водоемы со стоячей водой, в которых процветает малярия. Кроме того, в Европе проводилась активная вакцинация.

Африке достался колониальный экономический строй. Она выступает сырьевым экспортером с недоразвитым промышленным сектором. Вместо развития, которое позволило Европе выплатить долги, Африка довольствуется списанием долгов. Вместо развития, которое искореняет малярию, Африке предлагают бесплатные москитные сетки. Никто не занимается структурными проблемами, лежащими в основе бедственной ситуации Африки, все внимание направлено на симптомы этих проблем.

Факторы, создающие национальное богатство и национальную же бедность, были осознаны еще во времена Ренессанса. Затем это понимание было углублено, а политика, разработанная учеными прошлого, была отточена. Соединенные Штаты показали миру превосходный пример успешности «стратегии высоких зарплат», как ее называли в те времена. Страны, которые не успели сменить экономический строй, перейдя к видам деятельности с возрастающей отдачей до того, как Вашингтонский консенсус запретил использование просвещенной экономической политики, теперь зависят от прихотей природы и естественного равновесия бедности. Как писал Давид Рикардо, естественная зарплата действительно находится на уровне прожиточного минимума. Акцентируя внимание на чем угодно, кроме ключевой проблемы - необходимости изменить экономический строй в бедных странах, эти экономисты создают систему, олицетворяющую «вреда с добрыми намерениями», который, по мнению Ницше, куда вреднее вреда со злыми намерениями.

Научиться ориентироваться в окружающей экономической действительности и принимать правильные экономические решения вы можете изучив курсы «Микроэкономика» и «Макроэкономика» . Знания в области финансового планирования, бюджетирования и управления личными финансами помогут вам сохранить и приумножить ваши доходы. Для каждого из этих навыков в нашем каталоге есть отдельный курс или учебный модуль. Начать обучение по любой из интересующих вас программ вы можете еще сегодня.

Также смотрите: Формы и методы воздействия государства на цены (06/01/2009) Инновационные проекты с участием государства: 11 принципов успеха (20/11/2009)

Copyright 2012 © Элитариум: Центр дистанционного образования (www.elitarium.ru) . Некоммерческое использование этого материала возможно со ссылкой на elitarium.ru, как на источник первой публикации.

Страница 3 из 18

Вашингтонский консенсус как «мыслеобразующий механизм нового этапа глобализации»

Исследователи глобализации по–разному трактуют и датируют заглавные события в общеми­ровом сближении, отмечая подвиги Марко Поло, путешествия Магеллана, объединяющий харак­тер первой промышленной революции. Еще Монтескье в «Духе законов» оптимистически заклю­чает: «Две нации, взаимодействуя друг с другом, становятся взаимозависимыми; если одна заин­тересована продать, то вторая заинтересована купить; их союз оказывается основанным на взаим­ной необходимости».

Но революционно быстрыми темпами мировое сближение осуществлялось лишь дважды.

1. В первом случае - на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков иммигранты пересекали океаны без виз. Мир вступил в фазу активного взаимосближения на основе распространения торговли и инвестиций в глобальном масштабе благодаря пароходу, телефону, конвейеру, теле­графу и железным дорогам, – перед Первой мировой войной размеры мира уменьшились с «боль­шого» до «среднего». Британия со всем своим морским, индустриальным и финансовым могуще­ством была гарантом этой первой волны глобализации, осуществляя контроль над главными артериями перевозок товаров - морями и океанами, обеспечивая при помощи фунта стерлингов и Английского банка стабильность международных финансовых расчетов. Трансатлантический кабель 1866 года сократил время передачи информации между Лондоном и Нью-Йорком на неделю - в тысячу раз. А телефон довел время передачи информации до нескольких минут.

Идеологами первых десятилетий глобализации стали Р. Кобден и Дж. Брайт, которые убеди­тельно для многих экономистов и промышленников обосновали положение, что свободная торговля необратимо подстегнет всемирный экономический рост и на основе невиданного процве­тания, основанного на взаимозависимости, народы позабудут о распрях. Идея благотворного воздействия глобализации на склонную к конфликтам мировую среду получила наиболее убеди­тельное воплощение в книге Н. Эйнджела «Великая иллюзий» (1909). В ней - за пять лет до начала Первой мировой войны - автор аргументировал невозможность глобальных конфликтов вследст­вие сложившейся экономической взаимозависимости мира: перед 1914 годом Британия и Герма­ния (основные внешнеполитические антагонисты) являлись вторыми по значимости торговыми партнерами друг друга - и это при том, что на внешнюю торговлю Британии и Германии приходи­лось 52% и 38% их валового национального продукта соответственно. Америка, Британия, Герма­ния и Франция - утверждал Эйнджел, - теряют склонность к ведению войн: «Как может совре­менная жизнь с ее всемогущим преобладанием индустриальной активности, с уменьшением значимости милитаризма, обратиться к милитаризму, разрушая плоды мира?»

Но в августе 1914 года предсказание необратимости глобального сближения наций показало свою несостоятельность. Первая мировая война остановила процесс экономически-информа­ционно-коммуникационного сближения наций самым страшным образом. Выгоды глобализации уступили место суровым геополитическим расчетам, историческим счетам, уязвленной гордости, страху перед зависимостью. Скажем, российское правительство посчитало нужным специально
(и официально) указать на губительность исключительной зависимости России от торговли с моно­полистом в ее внешней торговле - Германией (на которую приходилось 50% российской торговли).

В 1914-1945 гг. последовало страшное озлобление и фактическая автаркия. [Автаркия (от греч. autarkeia - самоудовлетворение) – политика экономического обособления, проводимая стра­ной, регионом, направленная на создание изолированной, замкнутой, независимой экономики, способной обеспечить себя всем необходимым самостоятельно].

Семидесятилетний период между началом Первой мировой войны и окончанием «холодной войны» был промежуточным периодом между первой и второй глобализациями. Для реанимации процесса глобального сближения понадобилось немало времени. Лишь в последние десятилетия ХХ века, после двух мировых войн, великой депрессии и многочисленных социальных экспери­ментов, способствовавших противостоянию социальных систем, либеральный экономический порядок, созданный в девятнадцатом веке стал возвращаться в мировую практику. В соревновании с плановой экономикой западная - рыночная система экономической организации победила, превращая мир в единую рыночную экономику.

Второе рождение (или возрождение) глобализации началось в конце 1970-х годов на основе невероятной революции в совершенствовании средств доставки глобального радиуса действия, в информатике, телекоммуникациях и диджитализации. «Смерть» пространства явилась наиболее важным отдельно взятым элементом, изменившим мир между двумя фазами, двумя периодами глобализации. Это изменило представление о том, где должны люди работать и жить; изменило концепции национальных границ, традиции международной торговли. Это обстоятельство имело такой же переворачивающий все наши представления характер, как изобретение электричества.

Вашингтонский консенсус. В начале 1980-х годов руководители трех самых мощных эконо­мических ведомств, расположенных в американской столице – министерство финансов США, Международный валютный фонд и Всемирный банк достигли согласия в том, что главным препятствием экономическому росту являются таможенные и прочие барьеры на пути мировой торговли. Глобальной целью стало сокрушить эти барьеры. Так сформировался т. н. Вашинг­тонский консенсус, чья деятельность открыла ворота мировой глобализации. Собственно Вашингтонским консенсусом называют десять рекомендаций по реформированию мировой торговли, сформулированные в 1989 году американским экономистом Дж. Вильямсоном.

1. Налоговая дисциплина. Большие и постоянные дефициты бюджета порождают инфляцию и отток капитала. Государства должны свести этот дефицит к минимуму.

2. Особая направленность общественных расходов. Субсидии предприятиям должны быть сведены до минимума. Правительство должно расходовать деньги лишь в сфере образования, здравоохранения и на развитие инфраструктуры.

3. Налоговая реформа. Сфера налогооблагаемых субъектов в обществе должна быть широ­кой, но ставки налогов - умеренными.

4. Процентные ставки. Процентные ставки должны определяться внутренними финансовыми рынками. Предлагаемый вкладчикам процент должен стимулировать их вклады в банки и сдержи­вать бегство капиталов.

5. Обменный курс. Развивающиеся страны должны ввести такой обменный курс, который помогал бы экспорту, делая экспортные цены более конкурентоспособными.

6. Торговый либерализм. Тарифы должны быть минимальными и не должны вводиться на те товары, которые способствуют (как части более сложного продукта) экспорту.

7. Прямые иностранные капиталовложения. Должна быть принята политика поощрения и привлечения капитала и технологических знаний.

8. Приватизация. Должна всячески поощряться приватизация государственных предприятий. Частные предприятия обязаны быть более эффективными хотя бы потому, что менеджеры заинте­ресованы непосредственно в более высокой производительности труда.

9. Дерегуляция. Излишнее государственное регулирование порождает лишь коррупцию и дискриминацию в отношении субподрядчиков, не имеющих возможности пробиться к высшим слоям бюрократии. С регуляцией промышленности следует покончить.

10. Права частной собственности. Эти права должны быть гарантированы и усилены. Слабая законодательная база и неэффективная юридическая система уменьшают значимость стимулов делать накопления и аккумулировать богатства.

Идеи «вашингтонского консенсуса» стали основой либерального фундаментализма1990-х годов. Приступившие к реформации своей экономики и экономической политики правительства развитых, развивающихся и стран переходной экономики получили своего рода предписание. Это, по сути, и был тот самый «золотой корсет», о котором речь будет идти ниже. Термин «вашингтонский консенсус» приобрел особое значение и начал собственную жизнь - особенно в свете крушения советской системы. Шли поиски сугубо альтернативных социалистическому централизму идей и «ложка оказалась к обеду». Как пишет главный редактор журнала «Форин полиси» М. Наим, «важной функцией каждой идеологии является функционировать в качестве «мыслеобразующего» механизма, который упрощает и организует то, что часто является сбивающей с толку хаотической реальностью».

Поиски такой схемы были облегчены самим уверенным тоном (консенсус), предначерта­тельным характером его постулатов, его директивной уверенностью, местом рождения - Вашинг­тоном, столицей победоносной империи. Потребность в новоприобретенном, рыночно-ориентированном администрировании для сглаживания болезненного эффекта экономических реформ, требуемых консенсусом, равно как и отсутствие достойной доверия альтернативы (которую так и не пред­ставила дискредитированная оппозиция) также содействовали вознесению репутации «вашинг­тонского консенсуса», его элана. Если бы всего этого было бы недостаточно, то в ход пошла бы неукротимая настойчивость Международного валютного фонда (МВФ) и Всемирного банка, чьи займы были обусловлены именно в духе идей «вашингтонского консенсуса». [Международный валютный фонд (МВФ) – международная валютно-финансовая организация, созданная в 1944 г. для содействия развитию международной торговли и валютного сотрудничества Капитал МВФ образуется из взносов стран-членов в соответствии с устанавливаемой для каждой страны квотой].

Стал очевидным новый характер глобализационных процессов. Мир в конце ХХ века реши­тельно уменьшился. За последние тридцать лет реактивная авиация сблизила все континенты. Произошло то, что именуют политическим триумфом западного капитализма. В 1975 году только восемь процентов мирового населения жили в странах с либеральным свободнорыночным режи­мом, а прямые заграничные инвестиции в мире равнялись 23 миллиардам долларов (данные Всемирного банка). К концу века численность населения, живущего в свободно рыночных, либе­ральных режимах достигла 28 процентов, а объем внешних инвестиций достиг 644 миллиардов долларов. По мере завершения двадцатого века более отчетливо, чем прежде проявило себя то правило, что мировое разделение труда, экспорт правит миром. Мировой экспорт полвека назад составлял 53 млрд долл США, а в конце ХХ века - около 7 трлн долл США.

В этих странах править жизнью стала информатика. В мире около двух с половиной сот миллионов компьютеров (из низ примерно 90 процентов - персональные). Их численность в мире растет примерно на 20 тысяч единиц ежегодно. Объем информации на каждом квадратном санти­метре дисков увеличивался в среднем на 60% в год, начиная с 1991 года. Особенностью глобали­зации стала компьютеризация, миниатюризация, диджитализация, волоконная оптика, связь через спутники, Интернет.

Новыми хозяевами жизни стали столпы мировой информатики. Одна лишь производящая компьютерные программы компания «Микрософт» производит ныне богатств больше, чем гиганты «Дженерал моторс», «Форд» и «Крайслер» вместе взятые. А личное состояние президента «Микрософта» Б. Гейтса бросило вызов самому смелому воображению.

Еще более жестко чем прежде проявил себя тот факт, что производительные силы современ­ного мира принадлежат крупным компаниям-производителям, тем многонациональным корпора­циям (МНК), полем деятельности которых является вся наша планета. В современном мире насчи­тывается около двух тысяч МНК, которые распространяют свою деятельность на шесть или более стран.

Прежний зенит и нынешний надир идеологии. Что действительно бросается в глаза - это то, что первая глобализация на протяжении девятнадцатого и начала двадцатого века породила огромную волну возмущения «темными сатанинскими мельницами» так называемого прогресса, обернувшегося дарвиновским выживанием сильнейшего. Коммунистический манифест еще в
1848 году дал столь убедительную для многих характеристику первой фазы глобализации: «Постоянная революционизация производства, непрекращающееся изменение всех социальных условий, посто­янная неопределенность и возбуждение отличают буржуазную эпоху от всех прежних эпох. Все устоявшиеся, замороженные отношения с их потоком старых и освященных традициями предрас­судков и предвзятых мнений сметены, все новообразованные - устарели еще до начала своего утверждения. Все, что казалось столь прочным, теряет свою форму и плавится, все священное профанируется, и человек в конечном счете вынужден в холодном свете разума оценивать реаль­ные условия жизни и свое отношение к этому миру». На арену общественной жизни немедленно вышли социальные силы, организовавшиеся в политические партии и движения, одержавшие, начиная с 1899 года мирные парламентские победы во Франции, Скандинавии, Италии, Германии, Британии и др. странах, а также с 1917 по 1961 гг. – вооруженные победы в столь различных странах, как Россия, Китай, Куба. Эти силы разрушили старый порядок, смели с лица Земли почти все прежние иерархии, перекроили карту мира, изменили соотношение мирового могущества.

Ничего подобного не произошло в ходе второй – современной – глобализации. В 1961 году Фидель Кастро, надев военную форму, объявил о своих коммунистических убеждениях. А в январе 1999 года он, в штатской одежде, открыл конференцию по глобализации, на которую были приглашены теоретические «отцы» глобализации и ее практические деятели - экономист
М. Фридман и финансист Дж. Сорос. Силы сопротивления показали свое недовольство демонстра­циями на сессиях МВФ, Всемирного банка, Всемирной торговой организации, на всемирной конференции по окружающей среде в Сиэтле, Праге, в Гааге, но организованного массового отпора насильственного характера вторая глобализация не получила. Почему? Ответ сводится к тому, что оппозиция - страдающая сторона - не выдвинула приемлемой, привлекательной, вызы­вающей массовое объединение альтернативы.

Что мы видим сейчас? Предоставим слово газете «Нью-Йорк Таймс»: «Только одно можно сказать об альтернативах - они не работают. К этому выводу пришли даже те люди, которые живут в условиях отрицательных последствий глобализации. С поражением коммунизма в Европе, в Советском Союзе и в Китае - с крушением всех стен, которые защищали эти системы - эти народы, испытывающие жестокую судьбу в результате дарвиновской брутальности свободноры­ночного капитализма, не выработали цельной идеологической альтернативы. Когда встает вопрос, какая система сегодня является наиболее эффективной в подъеме жизненных стандартов, истори­ческие дебаты прекращаются. Ответом является: капитализм свободного рынка. Другие системы могут более эффективно распределять и делить, но ни одна не может больше производить... Или экономика свободного рынка, или Северная Корея».

Реальный суверенитет vs. экономика зависимости

После «крымского поворота» российской истории основные персонажи так называемой «несистемной оппозиции» стали не то чтобы крайне непопулярны, а радикально неинтересны. Историю в этот момент делала власть, сконцентрировав в одной точке преимущества стабильности и энергетику трансформации. Тот факт, что спустя три года либеральная фронда играет первым номером, возвращает себе инициативу в формировании повестки дня, не является вызовом власти президента, но является вызовом его лидерству .

Под лидерством я имею в виду не статическое состояние (политический облик президента Путина, его авторитет вполне устойчивы; в некотором смысле, они уже историческая данность), а динамический эффект – способность давать обществу осмысленную перспективу, вести за собой. Иными словами – быть в средоточии исторического процесса, где один успешный «ответ» влечет новый «вызов», и инициатива принадлежит тому, кто берется (не обязательно успешно, но убедительно) разрешить ключевые противоречия своего времени.

Одно из таких противоречий сегодня – это противоречие между демонстрируемым уровнем военно-политического суверенитета страны и моделью зависимого развития в экономической сфере. Подчеркну, речь в данном случае не о желаемом уровне экономического развития (понятно, что все мы хотим быть «богатыми и здоровыми»), а именно о его модели.

Модель зависимого развития – это, коротко говоря, модель тесной интеграции развивающихся стран в миросистему на условиях стран-лидеров. В разные эпохи эти условия могут несколько варьировать. Применительно к реалиям финансовой глобализации конца XX – началаXXIвв. они были сформулированы в принципах так называемого «вашингтонского консенсуса». Жесткая денежно-кредитная политика, либерализация внешней торговли и финансовых рынков, свободный обменный курс национальной валюты, приватизация как панацея и дерегулирование экономики – эти и подобные им правила, сформулированные Джоном Вильямсоном в 1990 г. в статье «Что понимает Вашингтон под политикой реформ», составили макроэкономический кодекс неолиберала применительно к развивающимся рынкам. «Десять заповедей» «вашингтонского консенсуса» – это краткий конспект того, что нужно от нас глобальному капиталу.

Надо сказать, что даже в условиях жесткого санкционного давления финансово-экономический блок правительства приложил все усилия к тому, чтобы эти заповеди соблюдать, что делает нас свидетелями (и, к несчастью, объектом) интересного эксперимента: как хранить верность «вашингтонскому консенсусу» на фоне объявления бессрочной экономической войны со стороны Вашингтона?

Так или иначе, противоречие между геополитическим суверенитетом и экономикой зависимости может разрешиться двояким образом: либо через приведение экономической модели в соответствие с геополитическим статусом либо, напротив, через претворение «экономики зависимости» в «политику зависимости».

На мой взгляд, сегодня это главный параметр политико-идеологического размежевания в правящем слое, не совпадающий с критерием «лояльность» – «оппозиционность».

Понятно, что носителем второго сценария в наиболее явном виде выступает все та же «несистемная оппозиция», но в этом вопросе к ней примыкает значительная и влиятельная часть российской правящей элиты, которая считает «экономику зависимости» безальтернативной, а игры в суверенитет – зашедшими слишком далеко. Возможно, «политику зависимости» она предпочтет выстраивать по сценарию мягкой, а не обвальной десуверенизации, но сам выбор – равнять «геополитику» по «экономике», а не наоборот, – для нее очевиден.

Учитывая компромиссный характер сложившегося в России политического режима, в нем заложено явное стремление уклониться от этого выбора. Политический ресурс президента может оказаться для этого вполне достаточным. Он позволяет выиграть выборы и, возможно, даже обеспечить стабильность на протяжении еще одного срока. Но вопрос в том, чтобы накопившиеся противоречия не разорвали систему по его окончании. И еще – чтобы у общества, как и у самого президента, не было ощущения, что они вместе «отбывают» этот последний срок.

Для этого общество и власть должны быть связаны ощущением миссии, соответствующей текущему историческому моменту. Как и все главные вещи, эта миссия лежит на поверхности: сделать суверенизацию России необратимой . То есть комплексной –подкрепленной на экономическом, социальном, технологическом уровне.

Одно из обстоятельств, мешающих выбору в пользу стратегии комплексного суверенитета , – уверенность в том, что она не может означать ничего иного, кроме построения экономики осажденной крепости. Эта уверенность – ложная, но глубоко укорененная. В этом плане она сродни убеждению, что единственная реальная антикоррупционная альтернатива – «сталинские репрессии».

Альтернативой узкоспециализированной «экономике зависимости» является не полностью автаркическая, а, по выражению Якова Миркина «универсальная экономика», или экономика полного цикла, обеспечивающая себя большей частью номенклатуры товаров конечного потребления и услуг. Это не закрытость от внешних обменов, но преобладание внутренних обменов над внешними – абсолютно естественное для крупных стран.

Примечательно, что год назад на заседании Экономического совета, анонсировав конкуренцию экономических стратегий, президент одновременно призвал к деидеологизации экономической дискуссии. И вполне справедливо: мы сполна испили чашу экономического догматизма как в социалистическом, так и в либерально-рыночном наполнении. Но экономическая политика, как и любая другая, подразумевает выбор не только средств для достижения целей, но и самих целей.

Сегодня основной мировоззренческий вопрос экономической политики и соответственно идеологический нерв дискуссий в этой сфере – это не вопрос баланса между государственным и частным сектором, планом и рынком, «количественным смягчением» и «сжатием». Это вопрос выбора между «разомкнутой экономикой», структура которой производна от ее специализации в мировой торговле (и которая, как следствие, фрагментирована – «порталы» глобального мира в каждой отдельно взятой стране перемежаются с зонами отсталости), и экономикой «страны-системы» (если использовать термин Эдварда Люттвака), ориентированной на сопряженное развитие внутренних социальных групп, отраслей, территорий.

На этот осевой выбор накладываются другие альтернативы в социально-экономической сфере, и их можно вполне наглядно проследить на примере уже упомянутых конкурирующих стратегий. К сожалению, это сравнение обречено быть довольно условным: в отличие от «Стратегии роста» , подготовленной Столыпинским институтом и представленной недавно на Ялтинском экономическом форуме, программа Центра стратегических разработок остается закрытым документом. Тем не менее, дозированные утечки позволяют судить о его направленности.

Прежде всего, стоит отметить наличие определенного набора тем и позиций в общем знаменателе обеих стратегий. Это вопросы судебной реформы и правопорядка, снижение административного давления на бизнес, приоритет развития инфраструктуры, усилия по «цифровизации» экономики и администрирования. Судя по недавнему интервью Алексея Кудрина , в этот общий знаменатель попадает даже умеренное смягчение денежно-кредитной политики.

Тем более показательны имеющиеся на этом фоне разногласия. Принципиальный характер им придает уже упомянутый подспудный выбор между «разомкнутой экономикой» и экономикой «страны-системы».

Например, для «экономики полного цикла» принципиален емкий внутренний рынок. Соответственно, «Стратегия роста» выводит в приоритет генерацию качественных рабочих мест и опережающий рост доходов, а также предлагает политику социального выравнивания (прогрессивный НДФЛ). Алексей Кудрин и системные либералы, напротив, традиционно выступают за экономику «дешевого труда» (в том числе, за счет масштабного импорта рабочей силы) и против прогрессивного налогообложения.

«Стратегия роста» рекомендует на первых этапах модернизации «умеренно-жесткую протекционистскую политику» в духе «толкового тарифа» Витте и Менделеева (высокие пошлины на потребительские товары, низкие – на импорт средств производства). Алексей Кудрин считает , что «мы должны поддерживать и расширять наше участие во всех основных соглашениях» (по контексту, очевидно, имеются в виду соглашения в рамках ВТО), поскольку заинтересованы в наращивании несырьевого экспорта.

Кстати, аргумент «от экспорта» в данном случае довольно условный: если мы будем, например, вводить заградительные барьеры для продукции Boeing иAirbus, это вряд ли сильно обеспокоит потенциальных покупателей Сухой-Superjet или МС-21, поскольку ни США, ни страны ЕС к их числу явно не относятся. Иными словами, обеспечение доступа на внешние рынки возможно на основе двусторонних соглашений и привилегированных партнерств, а не универсальных обязательств по открытию собственных рынков.

Авторы «Стратегии роста» говорят о необходимости «налоговой мотивации перехода в российскую юрисдикцию», каковой может стать «оффшорный коэффициент по налогу на прибыль и налогу на имущество». Алексей Кудрин не раз высказывался против даже ограниченных мер по деофшоризации , равно как и против мер «мягкого» валютного регулирования в кризисных условиях.

Примечательно и другое отличие. Один из принципиальных тезисов «Стратегии роста» – восстановление экономики «простых вещей» (т.е. производства широкого спектра потребительских товаров, которые сегодня импортируются) и повышенное внимание к базовым «среднетехнологичным» отраслям промышленности (АПК, переработка полезных ископаемых, транспорт, строительство). Риторика Алексея Кудрина сочится «инновациями» и хайтеком.

Конечно, устремленность ЦСР в технологическое будущее можно только приветствовать. Но вот имеет ли смысл «инноватизация» в отрыве от комплексной промышленной политики? В европейских дискуссиях о технологической политике в этой связи возник хороший термин – «высокотехнологическая близорукость». Это склонность к недооценке базовых отраслей в угоду той или иной «инновационной моде».

Сегодня инновационная мода задается в дискуссиях о «новой промышленной революции», под которой понимается, главным образом, нарастающий процесс «цифровизации» материального производства и сферы услуг. Главный политический акцент программы ЦСР, насколько мы можем судить по сделанным заявлениям, – своего рода призыв к государству со стороны прогрессивной общественности: меняться, чтобы «не проспать» технологический рывок. Главное практическое следствие – опережающие вложения в «человеческий капитал».

Тезис о приоритетности образования и здравоохранения трудно не поддержать, но он имеет мало смысла вне контекста создания критической массы высокопроизводительных рабочих мест. Даже нынешний мало кого вдохновляющий образовательный контур страны в целом избыточен по отношению к существующему рынку труда. Кстати, это одна из причин абсурдности безупречно гуманистического лозунга: «давайте отнимем заказ у военной промышленности и вложим деньги в образование». На практике это означает: сократить один из немногих наукоемких секторов обрабатывающей промышленности, чтобы произвести еще больше дипломированных офис-менеджеров и сторожей, профессиональных безработных и эмигрантов.

Не будут ли опережающие вложения в человеческий капитал вне контекста масштабной программы создания рабочих мест (о каковой в исполнении ЦСР пока ничего не известно) – способом еще активнее «истекать в мир мозгами» (по выражению Александра Аузана)? Аналогичный вопрос уместен и в отношении самой концепции «новой промышленной революции». Не станет ли она в прочтении ЦСР очередным флагом старой доброй деиндустриализации, каким стала в свое время концепция «постиндустриального общества» в исполнении отечественных либералов? Например, может обнаружиться, что мы в очередной раз «навсегда отстали»: раз у нас слабо внедряются промышленные роботы (а сейчас это, к сожалению, так), то давайте, наконец, покончим с «ржавым поясом» отечественной тяжелой индустрии и сосредоточимся на «индустрии впечатлений» и в целом сфере услуг (как предлагалось в свое время в либеральной «Стратегии-2020»).

Сказанное ни в коей мере не отменяет значения тех тектонических сдвигов, которые происходят в сфере производственных технологий и которые повлекут серьезные геоэкономические сдвиги. И то, и другое для нас – серьезный вызов. Только на него нельзя ответить под лозунгом «еще больше вашингтонского консенсуса». Тем более что трансформации, о которых идет речь, имеют прямо противоположный вектор.

Как отмечает один из авторов концепции «Индустрия 4.0.» Питер Марш, «экономическая модель, в которой американцы и европейцы покупают китайские товары на деньги, занятые у всего мира, теперь догорает на глазах у всей планеты». Ему вторят аналитики Boston Consulting Group: «глобальное производство будет все чаще становиться региональным... все большее число товаров, потребляемых в Азии, Европе и Америках, будет сделано вблизи дома». Это происходит под влиянием целого ряда геоэкономических и технологических факторов. Главный из геоэкономических факторов – растущее беспокойство Запада по поводу конкуренции со стороны Китая как многопрофильной промышленной державы. В числе технологических факторов:

Все это программирует ключевой стратегический эффект промышленной революции: производство становится ближе к потреблению. Ближе – буквально: географически, геоэкономически.

Но это значит, что Индустрия 4.0. будет развиваться прежде всего там, где есть тот самый емкий и разнообразный внутренний рынок, на развитии которого сфокусирована «Стратегия роста» и которым нарочито пренебрегают системные либералы. С этой точки зрения восстановление экономики «простых вещей» и развитие базовых отраслей (как фактора занятости и общей производственной культуры) стали бы гораздо большим вкладом в наше технологическое будущее, чем бег по кругу «глобальных технологических цепочек».

В России действительно есть истории экономического и технологического успеха, связанные с той стратегией, к которой отсылает известная фраза Кудина – участие в глобальных технологических цепочках на вторых ролях. Хорошо, если эти истории будут тиражироваться и масштабироваться. Но они не смогут стать основной формулой общенационального экономического успеха. С одной стороны, Россия слишком большая, чтобы целиком уместиться в прокрустово ложе нишевых индустрий категории B2B (поставки комплектующих и услуг для производителей в других странах). С другой стороны, она достаточно большая, чтобы позволить себе что-то большее.

И главное, в рамках нового экономико-технологического уклада глобализация (по крайней мере, в ее прежней модели) становится все более провинциальной идеей. А общемировые тенденции, к которым любят апеллировать идеологи экономики зависимости, сегодня благоприятны как раз для построения в России многопрофильной и самообеспечивающей экономики. Это новый протекционизм в исполнении крупных держав, новая промышленная революция как фактор решоринга. Это возрастающий акцент на производстве уникальной продукции (в которой мы традиционно сильнее, чем в «конвеерных технологиях»).

Все это создает историческое окно возможностей для того, чтобы сделать выбор в пользу стратегии комплексного суверенитета. Пространством, где совершается сегодня этот выбор, является не внешняя политика, а экономическая идеология следующего президентского срока.